Советская история 50–60-х гг. традиционно связывается с деятельностью Н. С. Хрущева. Хрущев является центральной фигурой всех исследований, посвященных данному периоду. И это закономерно. Вместе с тем представление о Хрущеве как единственном лидере реформаторского крыла в партии страдает известной односторонностью. Вопрос о личном вкладе Хрущева в развитие реформаторского курса может быть поставлен и решен только на основе сравнительного анализа взглядов и позиций других политиков и на основе определения степени влияния каждого из них на выбор политических решений. Обратиться к исследованию данной проблемы заставляет еще одно существенное обстоятельство: наиболее конструктивные решения — от развенчания Сталина до выработки новых подходов в аграрной политике — приходятся на тот момент, когда Хрущев еще не сформировался как единоличный лидер и вынужден был либо делить власть с другими бывшими сталинскими соратниками, либо считаться с наличием оппозиции внутри Президиума ЦК.

В последнее время в некоторых исторических и публицистических работах была поставлена проблема альтернативы Хрущеву, при этом чаще других в качестве альтернативного лидера упоминаются Г. М. Маленков и Л. П. Берия. Попытка представить историю реформ в более широком контексте, безусловно, заслуживает внимания, однако увлечение проблемой альтернативности в данном случае часто приводит лишь к провозглашению очередного «мессии», что имеет мало общего с историческим анализом. Если же подходить к проблеме лидерства в период «оттепели» действительно исторически, то вопрос должен быть поставлен не в плоскости поиска альтернативы Хрущеву, а в более общем плане: в какой степени борьба за лидерство и расстановка сил в верхнем эшелоне власти определяли содержание и развитие конкретной политики.

Процесс преодоления кризиса власти, вызванного смертью Сталина, и выдвижения Хрущева в качестве единоличного лидера прошел в своем развитии четыре этапа:

1. Период триумвирата — Берия, Маленков, Хрущев (март — июнь 1953 г.);
2. Период формального лидерства Маленкова (июнь 1953 — январь 1955г.);
3. Период борьбы Хрущева за единоличную власть (февраль 1955 — июнь 1957г.);
4. Период единоличного лидерства Хрущева и формирования оппозиции «молодого» аппарата (июнь 1957 — октябрь 1964 г.).

О политике Хрущева в «чистом» виде можно говорить, таким образом, только со второй половины 1957 г., когда он начал действовать как единоличный лидер. Этот период дает наиболее точное представление о личном потенциале Хрущева как реформатора и о пределах возможного в его деятельности. Что касается содержания курса до 1957 г., то ставить вопрос о решающей роли Хрущева в его формировании следует с известной осторожностью — особенно в первые два года после смерти Сталина.

Смерть Сталина открыла дорогу реформам, необходимость которых ощущалась обществом и частью руководителей сразу после окончания Второй мировой войны, но которые были вряд ли возможны при жизни вождя. Экономическая и политическая ситуация внутри страны и обстановка «холодной войны» на международном уровне формировали ряд узловых проблем (своего рода «болевых точек»), решать которые или реагировать на их существование пришлось бы так или иначе любому руководству, ставшему у государственного руля в 1953 г.

Первый комплекс проблем был связан с развитием репрессивной политики, превратившей органы МВД/МГБ в особую систему тотального контроля, охватившую практически все сферы общественной жизни и все слои общества — от низов до высшего эшелона руководства. Закон самосохранения требовал от правящего слоя внести в эту систему известные коррективы, чтобы отвести от себя угрозу очередных кадровых чисток. Следующий вопрос, решение которого тоже требовало реформирования органов МВД/МГБ, был вопрос о системе ГУЛага, сохранение которой в неизменном виде не только не отвечало задачам экономической целесообразности, но и создавало угрозу политической стабильности.

Смерть Сталина привела ГУЛаг в движение: докладные записки МВД информировали о «массовом неповиновении», «бунтах» и «восстаниях» в лагерях и колониях, из них наиболее значительных — летом 1953 г. в особом лагере № 2 (г. Норильск) и особом лагере № 6 (г. Воркута), в мае-июне 1954 г.— в особом лагере № 4 (Карагандинская область, «Кенгирское восстание») [1]

Пересмотр репрессивной практики не мог ограничиться просто изменением режима в лагерях и колониях или частичными кадровыми перестановками в органах внутренних дел, в конечном счете речь шла о возможностях либерализации политического режима в целом, хотя вопрос о пределах этих возможностей оставался открытым.

Не менее важный комплекс проблем, требующих неотложного решения, сложился в сфере аграрной политики. За годы, прошедшие после войны, деревня не только не достигла довоенного уровня производства, но и была поставлена на грань полного разорения. Два раза за послевоенный период, в 1948 и 1952 гг., повышался сельскохозяйственный налог, форсированными темпами шел процесс укрупнения колхозов, создавший немало проблем для жителей деревни; не обошла колхозников стороной и послевоенная волна репрессий. В результате к началу 50-х гг. бегство из деревни, несмотря на наличие паспортного режима в городах, стало массовым явлением: только за четыре года — с 1949 по 1953 г.— количество трудоспособных колхозников в колхозах (без учета западных областей) уменьшилось на 3,3 млн. человек [2].

Положение в деревне было настолько катастрофическим, что подготовленный проект увеличения сельхозналога в 1952 г. до 40 млрд. руб., абсурдный в основе своей, не был принят. Вместе с тем основные принципы аграрной политики при жизни Сталина оставались неизменными, их придерживались и весьма последовательно воплощали в реальность даже те люди из окружения Сталина, которые после его смерти станут инициаторами совершенно иной линии в аграрном вопросе.

Серьезные проблемы для московского руководства создавало положение дел в западных областях Белоруссии и Украины, а также в Латвии, Литве и Эстонии. Политика советизации по-прежнему встречала здесь сопротивление, хотя и не такое активное, как в первые годы после окончания войны. В течение 1952 г. в ЦК КПСС несколько раз обсуждались вопросы, связанные с ситуацией именно в этих регионах.

Наконец, большой круг вопросов, которые пришлось бы решать новому руководству, кто бы ни оказался во главе его, касался области внешней политики: диктат Москвы в отношении стран Восточной Европы и откровенная конфронтация с Западом не прибавляли авторитета советскому режиму.

Таким образом, направления возможных перемен в известном смысле были как бы заранее заданы. В данном случае интерес правящего слоя совпал с широким общественным интересом. Поэтому осуществление реформ, помимо практического, обещало большой пропагандистский эффект, т. е. работало на авторитет новой власти — как внутри страны, так и за ее пределами. Однако — и это особенно важно — задан был только вектор движения, направление поисков.

Главный вопрос — в каких формах и насколько последовательно будет проводиться новый политический курс, как будут определяться его конкретное содержание и темпы реализации, — как и вопрос, состоится ли политика реформ вообще, — в своем решении зависел от расстановки сил в руководстве страны и от выбора лидера (или группы лидеров). В ситуации проведения реформ сверху личный фактор играет одну из ключевых ролей.

Затяжной характер кризиса власти 1953 г., длительная борьба за лидерство среди бывших сталинских соратников имели под собой достаточно очевидную причину: отсутствие официального (формального) лидера, обладающего реальной властью. Не случайно первое перераспределение ролей в высшем эшелоне руководства (март 1953 г.) не решило вопроса о лидере. Реально власть тогда сосредоточилась в руках «тройки» — Берии, Маленкова и Хрущева, занявших три ключевых поста: органы МВД/МГБ, Совет Министров, ЦК КПСС.

К моменту смерти Сталина власть на разных ступенях управления находилась в руках трех поколений партийных функционеров. «Старики», т. е. люди с дореволюционным партийным стажем, после чисток 20–30-х гг. уже не играли заметной роли в системе партийной и хозяйственной бюрократии. Основные позиции в управлении заняли представители «среднего поколения», т. е. вступившее в партию сразу после революции или в 20-е гг., и так называемые «молодые», выдвинувшиеся во время войны и в первые послевоенные годы. В 1953 г. власть в высшем эшелоне руководства сосредоточилась в руках представителей «среднего поколения», заметно потеснивших «стариков» — В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна, К. Е. Ворошилова и др.

Хрущев и Маленков принадлежали к этому «среднему поколению». Его родословная начинает свой отсчет от времен революции и Гражданской войны; почти все представители этого поколения были обязаны своим возвышением кадровым чисткам 20–30-х гг., они составили костяк «сталинской гвардии», элиту нового слоя партийной номенклатуры. Общность происхождения и профессионального продвижения формировали не только особый статус этого слоя, но и обусловливали известную общность мышления и образа действий его представителей. Если большевики с дореволюционным партийным стажем начинали свою деятельность в условиях известного партийного плюрализма, то вступившие в большевистскую партию после революции принадлежали уже к партии правящей, причем правящей монопольно. Политические течения небольшевистской направленности были ликвидированы, а впоследствии были уничтожены различные группировки и внутри партии большевиков. Для тех, кто остался в ее рядах после внутрипартийных дискуссий, принцип единовластия партии, враждебное отношение к какой бы то ни было оппозиции превратились в устойчивые стереотипы сознания.

Сформировавшиеся как политическая элита в условиях режима личной власти Сталина, представители «среднего поколения» партийной номенклатуры усвоили именно эту модель организации власти, никакой другой они просто не знали.

Личный опыт, как известно, во многом определяет и пределы возможного на перспективу: именно это важно иметь в виду при характеристике реформаторских возможностей данного слоя. От людей, для которых принципы демократии не стали достоянием их опыта, трудно было ожидать существенного продвижения в этом направлении.

Что касается личного потенциала каждого из группы лидеров, оказавшихся во главе государства в марте 1953 г., то возможности его реализации на тот момент определялись двумя факторами: формальным авторитетом (т. е. местом в иерархии приближенных Сталина) и авторитетом должности (т. е. способностью контролировать ту или иную сферу деятельности).

С точки зрения формального авторитета, наиболее сильной была позиция Маленкова. В этом отношении он более других подходил на роль преемника Сталина: Маленков делал доклад на последнем съезде партии в 1952 г., в отсутствие Сталина вел заседания Президиума ЦК и Совета Министров и т. д.

После смерти Сталина Маленков наследовал его пост Председателя Совета Министров. Однако, если для Сталина авторитет должности, в общем, имел символическое значение — он контролировал все три рычага управления (МВД — Совмин — ЦК), то Маленков был практически лишен возможности тройного контроля, поделив власть с Берией и Хрущевым. Поэтому по степени потенциального влияния на политический процесс в целом позиция Маленкова в конечном счете оказалась более слабой, чем позиции других «триумвиров».

Самые неблагоприятные шансы с точки зрения формального лидерства к 1953 г. имел Хрущев. За ним в отличие от Берии не стояла такая сила, как МВД/МГБ, и у него не было такого опыта работы в самом верхнем эшелоне руководства, как у Маленкова. Маленков находился в непосредственной близости от Сталина уже с конца 30-х гг. Хрущев попадает в «ближний круг» лишь в декабре 1949 г., когда его избирают первым секретарем Московского комитета ВКП(б) и секретарем ЦК.

Согласно сложившейся за послевоенный период практике распределения обязанностей среди секретарей ЦК и членов Политбюро, каждому из них поручалось курировать какое-нибудь направление или отрасль: Маленкову — сельское хозяйство, Берии — органы госбезопасности и внутренних дел, а также Специальный комитет (по разработке атомного оружия), Молотову — внешнюю политику и т. д.

У Хрущева, занятого руководством Московской парторганизацией, таких «отраслевых» обязанностей не было. Между тем степень информированности руководителя о состоянии дел в стране в целом или конкретной отрасли были напрямую связаны с характером его деятельности. Узкая специализация закреплялась и самим механизмом принятия решений в верхних эшелонах руководства: с 1948 г. практически не проводились заседания Политбюро, большинство решений принималось без обсуждения, в порядке опроса. После распределения ролей в марте 1953 г. Хрущев вновь оказался без «отрасли», т. е. без той конкретно закрепленной за ним сферы деятельности, где бы он мог четко проявить свои возможности.

Рекомендация сосредоточиться на работе в Секретариате ЦК вначале была слишком абстрактной, чтобы решительно действовать в пределах этой неясной компетенции. Хрущев занял выжидательную позицию, и на этом этапе инициатива перешла к Берии, который в течение марта-июня выступил с рядом предложений, главные из которых были направлены на реформирование системы МВД/МГБ. Предложения Берии включали следующие основные позиции: передать лагеря и колонии из МВД в ведение Министерства юстиции (кроме особых лагерей для политических заключенных), ограничить сферу применения принудительного труда в экономике и отказаться от нерентабельных «великих строек коммунизма», пересмотреть сфабрикованные дела, отменить пытки при проведении следствия, провести широкую амнистию (последняя также не должна была касаться осужденных по политическим мотивам) и др.

В мае-июне Берия обратился в Президиум ЦК КПСС с тремя записками по национальному вопросу — «Вопросы Литовской ССР», «Вопросы западных областей Украинской ССР» и «Вопросы Белорусской ССР». В этих записках Берия обосновывал необходимость пересмотра принципов национальной политики, который заключался бы в отказе от насильственной русификации и выдвижении на руководящие посты национальных кадров. Берия в данном случае действовал в пределах своей компетенции, поскольку его предложения по кадровым вопросам касались прежде всего смены руководящего состава органов внутренних дел и государственной безопасности. Впоследствии, уже после ареста Берии, именно его позиция по национальному вопросу станет одним из главных пунктов среди предъявленных обвинений. Между тем во время обсуждения этих записок в ЦК Берия получил почти единодушную поддержку, со стороны Хрущева и Маленкова во всяком случае.

Попытки решить вопрос о выдвижении национальных кадров в республиках предпринимались и до 1953 г., однако существовавшая с 1936 г. практика, согласно которой любое назначение на номенклатурную должность предполагало обязательное утверждение через органы госбезопасности, делала эти попытки заведомо безуспешными: в западных областях Украины и в Белоруссии или в Прибалтике трудно было найти человека с «чистой» с точки зрения чиновника НКГБ анкетой, т. е. не находившегося на оккупированной территории, не имевшего родственников за границей и т. д. В феврале 1952 г. Секретариат ЦК ВКП(б) специально обсуждал этот вопрос в связи с отчетом о работе Вильнюсского обкома ЦК КП(б) Литвы [3]. Председательствовавший на том заседании Маленков говорил о необходимости менять политику в отношении национальных кадров, и прежде всего тот порядок, по которому получалось, что «бандиты у себя друг другу больше доверяют, нежели наши работники в МГБ» [4]. Записки Берии находились в русле принятых еще в 1952 г, решений, они конкретизировали и расширяли эти решения. Выступление с инициативой по национальному вопросу, безусловно, сулило большие политические дивиденды. Поэтому стремившийся всегда действовать в духе времени и заботившийся о росте личной популярности и личного влияния Хрущев тоже решил поддержать предложения Берии. В июне 1953 г. Хрущев по примеру Берии готовит записку в Президиум ЦК «О положении дел в Латвийской ССР» и проект постановления ЦК по этому вопросу [5]. Текстуальное сравнение записок Берии по Украине, Белоруссии и Литве с запиской Хрущева по Латвии доказывает не только общность подходов обоих лидеров, но и то, что Хрущев при составлении своей записки непосредственно руководствовался записками Берии, а возможно, и использовал его материалы.

На Пленуме ЦК КПСС в июле 1953 г., посвященном «делу Берии», об инициативе Хрущева не только не упоминалось, но и сам Хрущев в своей речи говорил о Берии как о единственном авторе всех записок по национальному вопросу, в том числе и по Латвии [6]. Любопытен и такой факт: на Пленуме с осуждением предложений Берии по этой позиции выступили Первые секретари ЦК Украины, Белоруссии и Литвы. От ЦК КП Латвии таких разоблачений не последовало.

Данный случай является весьма показательным для того времени, когда судьба инициатив — даже прогрессивных в своей основе — ставилась в зависимость от исхода борьбы за политическое лидерство. У новой линии в сфере национальной политики, конечно, были свои издержки (об этом, например, свидетельствовали жалобы на ущемление в правах, поступавшие от русскоязычного населения). Но отвергнута она была вовсе не по этой причине, а потому что была связана с именем Берии. Возможно, в силу этой же причины Хрущев впоследствии отказался от проведения «маленковской» аграрной политики. Последующий опыт как будто подтверждает это предположение: насколько Хрущев был равнодушен к «чужим» инициативам, настолько же активно он стремился проводить в жизнь свои. Надо признать, что Хрущев весьма болезненно относился к проблеме первенства.

Молотов, например, вспоминал, что после выступления Маленкова со своей аграрной программой в августе 1953 г. Хрущев был буквально возмущен: он, Хрущев, должен был об этом сказать первым [7]. Стремление Хрущева к политическому первенству сыграло не последнюю роль в смещении Берии. Некоторые документы из секретариата Хрущева свидетельствуют о том, что он внимательно наблюдал за изменениями расстановки сил и настороженно относился к усилению позиций других членов «тройки» — Берии и Маленкова. Один из таких документов — полученная путем радиоперехвата и направленная Хрущеву для информации радиограмма одного из руководителей национального подполья на Украине (ОУН) — В. Кука. Автор радиограммы следующим образом комментировал ситуацию в московском руководстве в июне 1953 г.:

«…Берия далеко еще не хозяин положения в Кремле. Он вынужден делить свою власть с Маленковым и другими, и даже вынужден был уступить ему первенство… В этих персональных сменах необходимо ожидать еще различных ревеляций, они будут продолжаться еще долго, до тех пор, пока снова не появится один мудрый вождь на весь СССР. Кто это будет? Я думаю, что не Маленков, а Лаврентий (Берия) — это потому, что в его руках конкретная и надежная сила, а это при всякой политике — самый сильный правовой аргумент» [8].

Последняя фраза текста специально выделена — самим Хрущевым или для Хрущева, но именно в ней заключался главный смысл информации: был назван главный претендент на место «вождя». Это — во-первых. И, во-вторых, имя Хрущева среди первых лиц вообще не упоминается. Подобная оценка ситуации в московских верхах, думается, вполне соответствовала действительности. Хрущев принял решение ее изменить. Он начал борьбу за власть, имея по сравнению с другими ближайшими претендентами самые неблагоприятные формальные шансы, однако авторитет должности и изменение соотношения сил после ликвидации «тройки» позволили Хрущеву в конечном счете выйти из этой борьбы победителем. Причины, по которым не состоялась «тройка» — Берия, Маленков, Хрущев, — достаточно очевидны. Остается открытым другой вопрос: почему не смогли договориться Хрущев и Маленков? Казалось, для подобного тандема существовали все необходимые предпосылки: их не только сближали характер прежней деятельности и личные отношения, но и непохожесть обоих лидеров могла сыграть роль фактора взаимодополняющего. Хрущев и Маленков работали в тесном контакте друг с другом примерно с 1931 г., когда Хрущев был секретарем одного из московских райкомов партии, а Маленков — заведующим оргинструкторским отделом Московского городского комитета ВКП( б). К московскому периоду совместной деятельности Хрущева и Маленкова относится случай, когда Хрущев помог Маленкову выйти из затруднительного положения.

В 1937 г. на Московской городской конференции ВКП(б) шло персональное обсуждение кандидатов в члены МГК ВКП(б). Хрущев к тому времени был уже первым секретарем МГК, а Маленков — заведующим отделом ЦК ВКП(б). Маленков во время обсуждения своей кандидатуры рассказывал о периоде Гражданской войны и упомянул город Оренбург, где он вступил в Красную Армию. И тогда из зала был задан вопрос: «В Оренбурге были белые?» — «Да, в Оренбурге были белые», — ответил Маленков и тут же услышал: «Значит, был с ними!» [9] На помощь неожиданно пришел Хрущев: «Товарищи, я считаю, что такие вопросы могут ввести в заблуждение конференцию. На территории Оренбурга могли быть в то время белые, но т. Маленков был не на их стороне» [10]. Безусловно, Хрущев вряд ли захотел бы поставить под удар «проверенного» человека из ЦК, но в то время массовых кадровых чисток подобная поддержка имела немалое значение — хотя бы для развития личных контактов.

Впрочем, не только личные отношения, по свидетельству очевидцев, до определенного момента достаточно дружелюбные, сближали Хрущева и Маленкова. Особенности карьеры и практической работы тоже вполне способствовали пониманию между ними. И Хрущев, и Маленков были выходцами из партийного аппарата. Причем, если Хрущев был в большей степени практиком, прошедшим все ступени низовой партийной работы до руководителя крупных партийных организаций (Украина, Москва), то Маленков большую часть своей деятельности состоял в аппарате ЦК партии. Как практик Хрущев был более самостоятелен в выборе решений, в то время как характер прежней деятельности Маленкова в известном смысле сковывал его инициативу. Но и самостоятельность Хрущева имела особый характер: это была самостоятельность исполнителя и организатора.

Когда Хрущев выступал с личной инициативой, он нередко терпел поражение — и прежде всего из-за непродуманности и поверхностности предложенных начинаний. Что касается оценки потенциала Маленкова и Хрущева с точки зрения лидерства, то Маленкова вообще вряд ли можно было рассматривать как самодостаточного лидера. По складу характера он таковым не был и, по-видимому, понимал это сам, охотно делясь властью с другими. Он мог играть роль первого, оставаясь по сути вторым — как это было в его отношениях с Берией и как это могло сложиться и в его отношениях с Хрущевым. Хрущев нужен был Маленкову, и это Маленков понимал. Но и он нужен был Хрущеву — и этого Хрущев понять не смог или не захотел. Маленков — человек компромисса — мог служить противовесом импульсивному и резкому Хрущеву. Тем более что в отличие от Хрущева, стремившегося всегда и во всем быть первым, Маленков вполне удовлетворился бы положением второго лица. В этой связи надо отметить, что движение Хрущева к единоличному лидерству обусловливалось не только качествами его характера — в какой-то мере он испытывал на себе давление обстоятельств: вся структура власти, все властные механизмы по-прежнему тяготели к вождистской модели. Хрущев использовал эту тенденцию, но, обогнав Маленкова, он в конечном счете проиграл.

Масштабы деятельности Хрущева и Маленкова в качестве лидеров государства трудно сопоставимы: за одним стоит «великое десятилетие», за другим — год с небольшим. Однако фактов и материалов вполне достаточно, чтобы судить о подходах и потенциальных возможностях каждого.

По сложившейся традиции при перечислении заслуг Хрущева после мероприятий по реабилитации на первое место обычно ставят новый курс в сфере аграрной политики. Когда же начинают говорить об ошибках Хрущева, на первый план снова выходит сельскохозяйственная тема. Объяснение этого парадокса столь же традиционной ссылкой на непоследовательность Хрущева не снимает проблемы, но ставит вопрос о причинах подобной непоследовательности, которую трудно списать только на характер советского лидера. Причины действительно лежат в несколько иной плоскости, хотя личный момент тоже играет свою роль. Дело в том, что аграрная политика образца 1953 г. напрямую не была связана с именем Хрущева. Когда Хрущев вышел со своей речью по аграрным проблемам на Пленум ЦК КПСС в сентябре 1953 г. он выступал не как инициатор нового курса, а как его транслятор. Разработка новых подходов в области сельского хозяйства в марте 1953 г. шла в Совете Министров, т. е. через аппарат Маленкова.

Уже в марте 1953 г. Министерством финансов для Маленкова был подготовлен проект докладной записки о налоговой политике в деревне. На основе расчетов доходности крестьянских хозяйств в соотношении с ростом налогов за 1949–1953 гг. в записке был сделан вывод о возникновении «диспропорции в сторону экономически неоправданного увеличения налогового обложения крестьян» [11]. Этот вывод был поддержан и обоснован в докладе министра сельского хозяйства и заготовок А. Козлова, направленном Маленкову в июле 1953 г. Доклад можно считать первичным документом, который лег в основу как речи Маленкова на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 г., так и речи Хрущева на Пленуме ЦК КПСС через месяц после выступления Маленкова. Доклад Козлова представляет собой документ аналитического характера, где в обобщенном и систематизированном виде говорится о недостатках в аграрной политике и предлагаются конкретные меры по выводу сельского хозяйства из кризиса (хотя само понятие «кризис» не употребляется)[12]. О многих проблемах российской деревни в докладе сказано впервые: например, о резком снижении за послевоенный период жизненного уровня колхозников, о массовом бегстве из села и т. д. В качестве главного вывода в докладе обосновывался тезис о необходимости делать ставку на материальный интерес крестьянина. Предложения Министерства сельского хозяйства о снижении налогов, норм обязательных поставок сельскохозяйственной продукции и списании задолженности колхозников за прошлые годы впоследствии были оформлены как решения сессии Верховного Совета СССР.

По свидетельству помощника Маленкова Д. Н. Суханова, первоначально Пленум ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства намечалось провести в августе 1953 г. С докладом на нем должен был выступать Маленков. Основные положения своего доклада Маленков изложил на заседании Президиума ЦК в июле 1953 г. Как вспоминает присутствовавший на том заседании Суханов, позиция Маленкова по аграрному вопросу вызвала тогда возражения со стороны большинства членов Президиума ЦК. Пленум был перенесен на сентябрь, и выступать на нем было поручено уже не Маленкову, а Хрущеву. Однако полностью перехватить инициативу в тот момент Хрущеву не удалось. В августе 1953 г. Маленков все-таки делает свое первое большое публичное выступление, но не на Пленуме ЦК КПСС, а на сессии Верховного Совета. Это выступление носило программный, а по ряду положений новаторский характер[13]

Маленков говорил о необходимости смены приоритетов во внутренней политике, о повороте экономики лицом к человеку. Под этим углом зрения предлагалось пересмотреть соотношение темпов роста тяжелой индустрии и промышленности, работающей непосредственно на нужды населения, развернуть социальные программы, включающие развитие жилищного строительства, торговли, здравоохранения и т. д. Особое внимание в докладе Маленкова уделялось обоснованию нового курса в аграрной политике. На той же сессии Верховного Совета был принят новый закон о сельскохозяйственном налоге, представлявший собой коренную реформу системы налогообложения, действующую с 1939 г.

До 1953 г. сельскохозяйственный налог был построен на принципе прогрессивных ставок, т. е. исчислялся от общей суммы доходов с крестьянского хозяйства по отдельным видам продукции, независимо от размеров хозяйства. В результате наиболее продуктивные хозяйства оказывались в самом невыгодном положении. С 1 июля 1953 г. вводился принцип твердого налогообложения, т. е. с 1 га приусадебного хозяйства, независимо от его доходности. Общая сумма сельскохозяйственного налога в результате реформы снизилась с 9,5 млрд. руб. в 1952 г. до 4,1 млрд. руб. в 1954 г.[14]

После выступления в августе 1953 г. имя Маленкова, особенно среди крестьян, стало очень популярным. Газету с докладом Маленкова «в деревне зачитывали до дыр, и простой бедняк-крестьянин говорил „вот этот — за нас!“», — можно было прочитать в одном из писем, направленных в ЦК КПСС [15].

Позиция Хрущева в аграрном вопросе на тот момент вряд ли могла быть инициативной еще по одной причине: в 1951 г. он уже «обжегся» на сельскохозяйственной теме, когда написал свою знаменитую статью «О строительстве и благоустройстве в колхозах» [16], Эта статья, как известно, послужила одним из поводов для принятия 2 апреля 1951 г. Закрытого письма ЦК ВКП(б), в котором позиция Хрущева подверглась решительной критике, в том числе и по вопросу недооценки значения личных подсобных хозяйств для жителей деревни [17]. Поэтому репутация Хрущева как «аграрника» была сильно подорвана, напротив, Маленков в послевоенный период курировал именно сельское хозяйство. В своих воспоминаниях Хрущев весьма нелестно отзывается о компетентности Маленкова в вопросах сельского хозяйства, ссылаясь при этом на замечание Сталина. Однако именно при Сталине Маленков в течение семи лет (с 1945 по 1952 г. с перерывом в 1946 г.) занимался аграрными проблемами, проводя сталинскую линию в этом вопросе. Эта политика, естественно, в корне отличалась от той, которую Маленков принял в 1953 г., когда получил возможность действовать самостоятельно. Уровень компетентности во многом зависит от уровня информированности, а Маленков был, несомненно, одним из самых информированных в вопросах сельского хозяйства членов Политбюро. Правда, информированность его имела довольно односторонний характер, поскольку источником информации для руководителей такого ранга всегда служил аппарат. Значит, Маленков, как и другие, получал уже «просеянную» и соответствующим образом организованную информацию. Не случайно, например, знаменитый тезис о якобы решенной в СССР зерновой проблеме неоднократно повторяется Маленковым. И не только им.

Хрущев первым из руководителей в своей последующей деятельности пытался сломать эту систему односторонней связи: он часто выезжал на места, чтобы лично, не доверяя аппаратной информации, знакомиться с положением дел. Ему принадлежит приоритет в пересмотре вывода о благополучном положении в вопросах обеспечения хлебом. Результатом размышлений Хрущева на эту тему стала его записка в Президиум ЦК КПСС «Пути решения зерновой проблемы» (январь 1954 г.) [18], которая легла в основу постановления об освоении целины. За период, прошедший после смерти Сталина, это была первая личная инициатива Хрущева в области аграрной политики.

В 1953 г. все складывалось иначе, и хотя позади была победа над Берией, Хрущев не чувствовал себя вполне уверенным. Если сравнить, например, его выступление на сентябрьском Пленуме 1953 г. с его публичными речами более позднего периода, то сразу можно отметить различия — причем не столько на содержательном уровне, сколько по стилю: сентябрьское выступление — совсем не «хрущевское», его тон очень сдержанный, подчеркнуто деловой, без столь привычных позднее эмоциональных отступлений. Если Маленков в августе выступает с речью программного характера, то Хрущев на Пленуме фактически конкретизирует и развивает его основные положения по аграрному вопросу. Случай сам по себе примечательный: Пленум ЦК не инициирует, а лишь подтверждает те решения, которые уже были приняты на сессии Верховного Совета. Больше подобного не повторится: партия во главе с Хрущевым возьмет инициативу в свои руки, что найдет свое закрепление даже на формальном уровне. С 1955 г. все совместные партийно-правительственные решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке — как постановления Совета Министров и ЦК. При жизни Сталина постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) — Маленков. После смерти Сталина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Маленков как Председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС. Маленков по формальным признакам как будто занял место Сталина. Хрущев нарушит эту формальность: не случайно изменение порядка подписания официальных документов хронологически совпадает с отстранением Маленкова от должности премьера.

Личное соперничество между Хрущевым и Маленковым отразилось, однако, не только на порядке подписания документов, но имело гораздо более серьезные последствия. Маленков был фактически отстранен от власти, но недоверие к аграрному курсу 1953 г. (хотя и названному теперь «курсом сентябрьского Пленума», но в сознании Хрущева все равно связанному с именем Маленкова) у Хрущева осталось. Результатом этого недоверия, а может быть, и ревности будет постепенное свертывание «маленковской» политики.

Эффективность решений 1953 г. в области сельского хозяйства, по оценкам специалистов, сохраняла свою силу примерно до 1957–1958 гг. Период 1954— 1958 гг. считается поэтому самым успешным за всю историю советской деревни.

Прирост валовой продукции сельского хозяйства за эти годы на 35,3% по сравнению с предшествующим пятилетием (что уже само по себе было беспрецедентно) по целому ряду показателей был достигнут в основном за счет увеличения продуктивности личных подсобных хозяйств [19].

С 1954 по 1956 г. в СССР наблюдается прирост сельского населения — впервые за послевоенный период[20]. Приостановилось бегство из деревни, а вместе с тем закономерный процесс урбанизации постепенно входил в нормальное русло. Росту валовой продукции сельского хозяйства способствовало и освоение целинных земель. Однако вопрос о соразмерности затрат, направленных на поднятие целины, и практической отдачи до сих пор остается спорным.

Бесспорно одно: примерно с середины 50-х гг. аграрный курс 1953 г., стержнем которого была ставка на материальную заинтересованность колхозников, на подъем личных подсобных хозяйств, претерпел серьезные изменения. Наступление на личные подсобные хозяйства велось поэтапно. 6 марта 1956 г. принимается постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об Уставе сельскохозяйственной артели и дальнейшем развитии инициативы колхозников в организации колхозного производства и управлении делами артели». Этим постановлением запрещалось увеличивать размер приусадебного участка колхозников за счет общественных земель и даже рекомендовалось сокращать его [21]. Здесь же был закреплен принцип ограничения количества скота, находящегося в личной собственности колхозников — «с учетом местных условий» [22]. 27 августа 1956 г. постановлением Совета Министров СССР колхозникам и другим гражданам, держащим скот в личной собственности, запрещалось использовать в качестве корма для скота хлеб, крупу и другие продукты, приобретаемые в государственных и кооперативных магазинах [23]. При отсутствии иных доступных источников обеспечения личного хозяйства кормами (кроме сенокоса и огорода) это постановление, в общем верное, если не принимать во внимание конкретную ситуацию, ставило крестьянина в тупик. Ему приходилось либо нарушать только что принятое постановление, либо сокращать количество скота в своем хозяйстве.

Борьба с личными подсобными хозяйствами велась не только непосредственно, но и косвенно — через проведение других кампаний, призванных закрепить «линию партии» в деревне. По своим негативным последствиям среди этих кампаний выделяются по крайней мере две: новый этап укрупнения колхозов и кампания под лозунгом «Догнать и перегнать Америку!» Определенным стимулом для возвращения к идее укрупнения колхозов послужила реабилитация позиции Хрущева, высказанной им в своей статье об агрогородах в 1951 г.: 1 апреля 1958 г.

Президиум ЦК КПСС отменил Закрытое письмо ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1951 г., а идеи Хрущева, подвергшиеся тогда критике, были признаны «правильными и объективными» [24]. В позиции Хрущева 1951 г., как и в попытках развить ее в дальнейшем, было рациональное зерно, когда он писал о необходимости решать не только производственные проблемы колхозов, но и благоустраивать деревню, думать об улучшении условий жизни крестьян. Однако казавшаяся столь очевидной мысль о том, что благоустраивать легче (и дешевле) крупные поселки, расходилась со сложной реальностью устоявшегося сельского быта, желаниями самих сельских жителей, разнообразием сельских укладов на огромной территории СССР. Впрочем, вопросами психологии, а также общественным мнением «наверху» тогда просто не интересовались, и Хрущев не был исключением из общего правила.

Весьма ощутимый удар по личным хозяйствам колхозников нанесла кампания «догнать и перегнать». Некоторые местные руководители, стремившиеся выполнить обязательства по сдаче мяса государству любой ценой принуждали колхозников в счет госпоставок сдавать личный скот. «Рязанское дело», закончившееся самоубийством секретаря обкома Ларионова, — только одно звено в той цепи произвола, который позволяли себе местные чиновники в ходе упомянутой кампании.

Следующим шагом на пути ограничения личной собственности крестьян стало принятие в 1961 г. новой Программы партии. На фоне главной программной идеи — движения к коммунистическому будущему — личные хозяйства выглядели досадным «пережитком капитализма» и должны были исчезнуть, по крайней мере в течение отведенных двадцати лет. Столь же «буржуазной» в свете партийной программы выглядела и ставка на материальный интерес. Во времена Хрущева получила развитие другая тенденция, тяготевшая к уравнительному принципу распределения заработной платы и общественных благ: повышение минимальной заработной платы, рост выплат и пособий из так называемых общественных фондов потребления, безусловно, решили ряд социальных проблем для малообеспеченных групп населения, но этот процесс имел и оборотную сторону — падение престижа высококвалифицированного труда.

Уже почти в самом конце, примерно за два года до своей отставки, Хрущев вновь возвратился к идее материального интереса, задумывался в этой связи над экономической реформой и даже санкционировал дискуссию по этому вопросу. Хрущев снова сделал ставку на эксперимент, в данном случае весьма перспективный. Но он опоздал: «экспериментальный период» для политики реформ уже закончился, лимит времени, отпущенный Хрущеву, оказался исчерпанным. Чтобы делать новую политику, нужен был новый лидер. Даже не столько новый лидер, сколько новое имя.

Хрущев приложил немало усилий, чтобы создать новый имидж советского лидера. Он был первым в истории советской элиты лидером популистского типа, тяготеющим к западному образцу: открытый, общительный, любящий «хождение в народ», — он как бы разрушил, хотя и не до конца, ту стену отчуждения, которая всегда существовала между властью и народом. Сталина любили или боялись, даже ненавидели, но никто не чувствовал себя с ним на равных. С Хрущевым все наоборот: он был почти доступен, но его не любили и не боялись. Хрущев очень хотел быть популярным и ревниво относился к популярности других. Он упустил инициативу в области аграрной политики, но, когда Маленков захотел выступить с развернутой программой по социальным вопросам, Хрущев этого ему уже не позволил, сославшись на необходимость более глубокой проработки проблемы [25]. Поэтому социальная политика 50-х — начала 60-х гг. связана с именем Хрущева.

Примерно так же складывалась ситуация в области внешней политики. Контуры нового внешнеполитического курса обозначились сразу после смерти Сталина, и у истоков этих перемен стоял даже не Маленков, а Берия (достаточно вспомнить о его предложении отказаться от строительства социализма в Восточной Германии или попытки наладить отношения с Югославией). Маленков в своей речи на сессии Верховного Совета только наметил общие подходы во внешней политике, дополнив их в марте 1954 г. тезисом о неизбежности гибели мировой цивилизации в случае термоядерной войны. Последняя позиция, как известно, вызвала решительные протесты со стороны большинства Президиума ЦК, но в остальном, высказавшись лишь в принципе, Маленков оставил после внешнеполитической деятельности открытым. Это давало Хрущеву свободу маневра, и именно Хрущев оказался тем человеком, который решительно продвинул вперед решение внешнеполитических проблем. На том пути было немало неудач и конкретных ошибок (как, например, в случае с Кубой), но все-таки Хрущев избрал общее направление от «холодной войны» к налаживанию новых отношений в мире. Политические инициативы Хрущева на международном уровне известны. В этой связи может быть задан вопрос: мог ли кто-нибудь другой, тот же Маленков, действовать более последовательно, избегая ошибок Хрущева?

Будучи в отставке, уже в 70-е гг. Маленков написал работу, в которой есть раздел «О вредных деяниях Н. Хрущева». В ней большое место уделяется критике внешней политики Хрущева. В ряду претензий, которые Маленков предъявляет своему бывшему соратнику, на первом месте стоит сближение СССР и США, которое Маленков расценивает как «уступку империализму».

«Все больший рост агрессивной политики США, создание ими опасных очагов войны, факты переброски термоядерного оружия на военные базы в различных частях света, — писал Маленков, — …уже само по себе таит реальную угрозу внезапного применения термоядерного оружия. Хрущев же и ему подобные своей оппортунистической пропагандой сеяли иллюзии, питали настроения успокоенности в отношении борьбы с поджигателями войны» [26].

Перед нами как будто парадокс: Хрущев, упрекающий Маленкова за излишнюю мягкость в вопросах внешней политики, первым предпринимает конкретные усилия по сближению с Западом, — и Маленков, призывавший вернуться к последовательному осуществлению принципов мирного сосуществования и разрядки, оценивает шаги Хрущева, сделанные именно в этом направлении, как «оппортунистические». Впрочем, при внимательном анализе обнаруживается, что подходы обоих лидеров оказываются не столь различными (можно вспомнить в этой связи известные выпады Хрущева в сторону «империалистов»). Просто в отличие от Маленкова, находящегося в положении наблюдателя, Хрущев вынужден был действовать в конкретной обстановке и принимать решения, исходя из этой обстановки, а не только руководствуясь личными убеждениями.

Как прагматик Хрущев был сильнее — и не только Маленкова, но и других бывших соратников Сталина. Именно это качество позволило ему взять инициативу в вопросе о культе личности. Решения, осуждавшие культ личности, как известно, были приняты коллегиально, однако в Президиуме ЦК никогда не было единства взглядов в отношении этого весьма щекотливого для всех вопроса. Маленков, например, рассматривал культ личности как главным образом нравственную проблему. «То, что принято именовать „культом личности“, — писал он много позднее, — заключает в себе прежде всего утверждение и самоутверждение руководителя в положении человека непогрешимого в действиях и поведении, независимо от того, правильны они или порочны и ошибочны» [27]. Он говорил о культе личности Сталина, но никогда не сводил проблему культа к личности Сталина. Хрущев в отличие от Маленкова пошел по пути персонификации, отдав Сталина в залог общественному мнению. Однако общественная реакция на публичное развенчание Сталина и того, что было названо «последствиями культа личности», оказалась совершенно неожиданной для всех, превышающей — в понимании вождей — меру дозволенного.

Дело в том, что независимо от разницы в конкретных подходах к вопросу о культе личности руководители страны были более или менее единодушны в главном: культ личности воспринимался ими как внутреннее дело партии, дело ЦК КПСС, о котором руководители сочли возможным проинформировать общественность, — не более того. Что касается самой сути процесса десталинизации, то общество и власть, как показало развитие дальнейших событий, разошлись в его понимании. И в этом смысле взгляды тех, кто олицетворял власть, гораздо больше совпадали, чем казались различными.

Строго говоря, понятие «реформы Хрущева» является столь же условным, как и понятие «реформы Маленкова». Реформа — это программа последовательных действий, направленных на изменение существующих политических и хозяйственных структур, системы управления или на полную их замену. В действиях лидеров времен «оттепели» все-таки трудно выделить какую-либо систему. Однако при выборе методов осуществления задуманного, определении конкретного содержания программы, которую предстоит реализовать, проявляется характерный почерк каждого. Маленков был больше эволюционистом, сторонником постепенных продуманных действий. Хрущев делал ставку на быструю отдачу от реорганизаций, на те меры, которые принесут немедленный и весомый результат.

Однако, как бы различны ни были подходы обоих лидеров, «споткнулись» они, в сущности, на одном и том же. То был государственно-социалистический принцип организации мышления и практической политики. Особая роль государства. Безусловный авторитет государственной формы собственности. Традиционный патернализм в решении социальных программ. Недопущение частного интереса и плюрализма в любой сфере деятельности.

Существующая система воспринималась и Хрущевым, и Маленковым однозначно, как «правильная», нуждающаяся лишь в совершенствовании, развитии, но никоим образом не в коренной перестройке. Лидеры «оттепели» были так же далеки от идеи базисных изменений, как и от малейших сомнений в социалистической природе господствующего общественного строя. Поэтому в принципе перспективная идея Маленкова о социальной переориентации экономики не могла перешагнуть рамки спора о приоритетах производства группы «А» и группы «Б», а также решения первоочередных бытовых проблем. Не мог игнорировать эту тенденцию и Хрущев, хотя на словах резко критиковал Маленкова.

Политический курс, который принято называть «реформами Хрущева», в своих главных принципах был намечен уже в решениях 1953–1954 гг. и был не столько результатом «доброй воли» какого бы то ни было лидера, сколько ответом на вызов времени. И Хрущев, и Маленков принадлежали к одному — реформаторскому крылу партийной элиты и в равной степени были настроены на перемены, несмотря на известное несходство позиций по ряду вопросов. Однако личное соперничество между ними не только не способствовало развитию реформаторской политики, но и привело к такой коррекции курса, которую нельзя признать эффективной.

Примечания

1. Отечественные архивы. 1994. № 4. С. 33.
2. ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 20, л. 9.
3. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, д. 643.
4. Цитируется по: «Пленум ЦК КПСС. Июль 1953 г.: Стенографический отчет»//Известия ЦК КПСС. 1991. № 1. С. 210.
5. ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 6, л. 20–29.
6. Пленум ЦК КПСС. Июль 1953 г. С. 152.
7. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 358.
8. ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 5, л. 63.
9. ЦАОДМ, ф. 4, оп. 8, д. 3, л. 33–34.
10. Там же, л. 34.
11. Попов В. П. Российская деревня после войны. 1945–1953: Сборник документов. М., 1993. С. 149.
12. ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 20.
13. Маленков Г, М. Речь на пятой сессии Верховного Совета СССР. М., 1953.
14. Экономическая жизнь в СССР. Т. 2. М., 1967. С. 462.
15. Известия ЦК КПСС. 1989. № 6. С. 149.
16. Правда. 1951. 4 марта.
17. Отечественные архивы. 1994. № 1.
18. Хрущев Н. С. Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства. Т. 1. М., 1962.
19. XX съезд и его исторические реальности. М., 1991. С. 110.
20. Попов В. П. «Второй и важнейший этап», Об укрупнении колхозов в 50 — начале 60-х гг. // Отечественные архивы. 1994. № 1. С. 29.
21. Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 4. С. 295.
22. Там же.
23. Экономическая жизнь в СССР. Т. 2. М., 1967.
24. Отечественные архивы, 1994. № 1. С. 49.
25. Из доклада Хрущева на Пленуме ЦК КПСС 31 января 1955 г. // Маленков А. Г. О моем отце Георгии Маленкове. М., 1992. С. 116.
26. Архив семьи Маленковых.
27. Там же.

Автор: Зубкова Елена Юрьевна, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН, 1995 г.